На сайте "Культурная эволюция" почвилась любопытная статья об экранизациях Достоевского.
Цитирую. "Мода на достоевщину"
Автор Ян ШЕНКМАН
11 ноября исполняется 185 лет со дня рождения Ф М. Достоевского. Парадокс, но за последние годы он стал любимым автором массовой культуры: по его произведениям снимают сериалы, он — герой комиксов и пародий. Почему именно он?
Самого актуального и популярного отечественного писателя зовут Федор Михайлович Достоевский. Все, что связано с его именем, продается и покупается на ура. Сериал «Идиот» с Мироновым в главной роли на равных конкурирует с «Бригадой» и «Бумером». «Ф М.», последний роман Акунина, сюжет которого крутится вокруг потерянной рукописи «Преступления и наказания», становится бестселлером еще до появления на прилавках. Вдохновленные успехом «Идиота», продюсеры запустили два новых проекта — сериалы по «Братьям Карамазовым» и «Бесам». Питерские сценаристы готовят многосерийный фильм о жене Достоевского Анне Григорьевне. Почему именно Достоевский так остро востребован масскультом и именно сейчас, в самом начале века? Об этом мы беседуем с писателем и историком, президентом Фонда Достоевского Игорем ВОЛГИНЫМ:
— Отчасти нынешняя мода на достоевщину — это реакция на 90-е годы, на засилье подделок и имитаций, на убогие откровения «мыльных опер». Попробовали постебаться и над Достоевским. Помните нашумевший «Даун Хаус» с Федором Бондарчуком? Поедание героями бедной Настасьи Филипповны, очевидно, намекало на что-то чрезвычайно глубокое. Но такими ребяческими новациями уже никого не удивишь. Это скучное, рецептурное кино: 20 процентов общего эпатажа, 15 процентов конкретной чернухи, 10 процентов «телесного низа» и т д. Можно смело брать любой сюжет русской классики и снимать по нему свой «Даун Хаус»… Конечно, Достоевский востребован не потому, что нация так уж сильно мучается его проблемами. У нее хватает своих. Привлекают скорее внешние моменты: криминальность, экшн, интрига, психологизм… То есть все те составляющие, которые присутствуют и в сериале «Бригада». Зрителя уже приучили копаться в душе бандита Саши Белого. Почему бы не заняться душой Родиона Раскольникова? Тем более что его история вызывает у населения смутные культурные ассоциации. Да и написана она, мягко говоря, лучше.
Принято считать, что массовый успех Достоевского держится на детективной интриге. Согласны?
Это только кажется, что он писал детективы. «Преступление и наказание», переделанное по лекалу классического детектива, — Акунин, а не Достоевский. Вот там действительно до последней минуты мы не знаем, кто убил, под подозрением все. А у Достоевского имя убийцы известно чуть ли не с первых страниц. Интересно другое: почему убил, как раскаивается, на чем попадется... Нет ничего менее подходящего масскульту, чем Достоевский. Принцип массового сознания сформулирован писателем в «Записках из подполья»: «Миру провалиться, а мне чтобы чай пить!» Вся современная сфера потребления стоит на этом принципе. Нам внушают, что счастье — не что иное, как пик чувственных удовольствий. Достоевский же не обещает счастья. Тем более даром. Вообще русские писатели относятся к этому понятию очень сдержанно. Жуковский заметил в одном из писем, что на свете много замечательных вещей кроме счастья. А Мандельштам говорил жене: «Кто тебе сказал, что мы должны быть счастливы?» Это не пессимизм, это сознание мирового несовершенства и своей ответственности за него. Конечно, «человек рожден для счастья, как птица для полета». Но вспомним, что у Короленко эту фразу пишет ногой (!) несчастнейшее существо, инвалид…
А ведь в XIX веке была своя масс-культура. Скандальная хроника, бульварные писатели, водевили, желтая пресса… Туда Достоевский вписывался?
Отчасти. Он никогда не изображал из себя небожителя. Недаром его романы называют романами-фельетонами. Но сиюминутное — вечно: важно, кто и как о нем говорит. И еще. Во времена Достоевского существовало единое культурное поле, где приоритеты были четко различимы. Никому, кроме, пожалуй, Булгарина, не приходило в голову ставить барона Брамбеуса выше Гоголя. Собственно, единое поле сохранилось и в XX веке. Вспомните, как читали в свое время Айтматова или Распутина! Текст скреплял нацию — он-то и был массовой культурой. Вообще, это понятие очень размыто. Иногда блатная песня имеет глубокий ментальный смысл. А роман, претендующий на высокую элитарность, пошл и вульгарен. «Сказка о рыбаке и рыбке» - конечно же массовая культура. Равно как и Высоцкий. А, скажем, «Леха, Леха, мне без тебя так плохо…» — это, по-моему, явление внекультурного порядка. Хотя, безусловно, массовое.
А ведь до настоящей массовости Достоевский не дожил. Она пришла в XX веке вместе со всеобщей грамотностью и техническими новинками. Настоящим масскультом он стал именно сейчас. Когда дома у каждого телевизор, все умеют, хоть и не любят читать…
Люди эпохи Просвещения полагали, что как только 50 процентов населения Земли станут грамотными, все образуется само собой и разум восторжествует. Цифра была достигнута, если не ошибаюсь, в 1951 году. Но особенного прогресса что-то не наблюдается. Да и сама грамотность ныне факультативна. Видеокультура, «овеществляя» литературные образы, делает их эталонными. Воображение подменяется видеорядом. Наташа Ростова — актриса, князь Мышкин — актер… И хорошо, если этот актер — Яковлев или Миронов. После выхода сериала многие решили наконец прочесть «Идиота». Это неплохая реклама для прозы. Хорошо, если школьники после акунинского «Ф М.» (кавер-версии «Преступления и наказания») заинтересуются оригиналом. Но боюсь, будут считать, что старушку убил все-таки Свидригайлов.
А как вы считаете, правомерна ли версия Акунина о пропавшем черновике романа «Преступление и наказание», где все было «не так», как в канонической версии?
Почему нет? Вполне мог существовать не дошедший до нас вариант «Преступления и наказания». Достоевский ведь очень ответственно относился к работе. Мог в последний момент уничтожить почти готовую рукопись и начать с чистого листа, даже если поджимали сроки ее сдачи (так было с первыми главами «Идиота»). Другое дело, что издатель не вмешивался в его работу на стадии замысла, как это предполагает Акунин. В окончательный текст — бывало, Достоевский переживал это болезненно. Так, в «Преступлении и наказании» по настоянию редакции «Русского вестника» он переделал сцену чтения Евангелия Раскольниковым и Соней (первоначальный вариант нам неизвестен). Писатель успокаивает издателя: я, мол, все переписал, теперь нельзя будет спутать, злое и доброе разведено. А ведь тут нарушение важнейшего принципа его поэтики! Зло и добро у Достоевского переплетены, черно-белых романов он не писал. Второй случай — когда из «Бесов» той же редакцией была выброшена глава, где изображается растление малолетней. Этот потрясающий текст, слава богу, до нас дошел.
Может быть, секрет нынешнего бума вокруг Достоевского как раз в том, что он описывал вполне узнаваемые капиталистические реалии? Закладные, казино, судебные тяжбы…
За реалиями — это скорее к Островскому. Вот по его пьесам действительно можно изучать развитие капитализма в России. А у автора «Бесов» таких подробностей нет. Наоборот — феномен Достоевского в том, что он создает некую сверхдействительность. Если вдуматься, тот же Раскольников при всей привязанности ко времени и месту — нетипичен. В отличие от банального преступника он значительный человек. И Порфирий Петрович значительный, и даже Лужин какой-нибудь. Читатель (зритель) эту значительность ощущает интуитивно. Его приобщают к высокой психологии, и это ему льстит. Хочешь ты решать нравственные проблемы или нет — твое дело. Но Достоевский показывает, что они существуют.
Нравственные проблемы? Звучит немножко старомодно, если вспомнить XX век. Мы же видели, как легко уничтожить 60 миллионов и покуривать себе трубку, не испытывая угрызений. Какое там наказание, какое раскаяние…
Нравственность вообще старомодна, я бы даже сказал — ветхозаветна… Между тем весь прошлый век прошел под знаком Достоевского. Ведь именно он дал модель «теоретического» преступления, преступления по идеологическим мотивам. Раскольников бескорыстен. Для него главное — «мысль разрешить», пусть даже при помощи топора. Он сначала пишет статью и лишь потом приступает к делу. XX век разрешил себе «кровь по совести». Кровь из высших и, казалось бы, благороднейших побуждений (ибо что может быть благороднее стремления к счастью отдельной нации или даже всего человечества?). «… Но если, — говорит Достоевский, — чуть-чуть «доказал» кто-нибудь из людей «компетентных», что содрать иногда с иной спины кожу выйдет даже и для общего дела полезно и что если оно и отвратительно, то все же «цель оправдывает средства», — если б заговорил кто-нибудь в этом смысле, компетентным слогом и при компетентных обстоятельствах, то, поверьте, тотчас же явились бы исполнители, да еще из самых веселых… Еще неизвестно, где бы мы сами-то очутились: между сдираемыми или сдирателями?» Правда, теперь нередко сначала убивают, а уж потом пишут статьи, дают интервью, выступают в интернете. Нынешний террор основан на слепой агрессии и направлен он не против конкретных лиц, как раньше, а против иного образа жизни, иной культуры. Против Другого. В этом смысле бен Ладен, конечно, идеалист. Как, впрочем, и Гитлер, и Сталин. Нью-йоркские башни-близнецы рухнули в результате идейного порыва. То же — Беслан. Знаете, как сказал поэт Наум Коржавин: «Но у мужчин идеи были: мужчины мучили детей». Даже Достоевскому при всей его прозорливости трудно было представить масштабы этих мучений.
Ян ШЕНКМАН
Сайт "Культурная эволюция"
http://yarcenter.ru/content/view/1405/41/
)
