Штирлиц, ХХ век
Умирает эпоха
…Тихонов в детстве не играл в театральном кружке, не выходил на сцену, был до крайности застенчив, вырос в простой рабочей семье в заштатном подмосковном Павловском Посаде, фабричном городке, бандитском, как всякая окраина, как всякий пригород в те годы (на руке у него была наколка «Слава», в интеллигентных ролях ее приходилось как-то так, почти что прятать, по крайней мере, не выпячивать, чтобы не было противоречия в образе), а все его первые роли, принесшие популярность («Дело было в Пенькове» и прочее) – это опять же простые рабочие «пареньки». Не было ни образования, ни интеллигентского воспитания, ни подготовки, ни смелости, чтоб поступать во ВГИК – он сам понимал, что лезет куда-то не туда, отец над ним смеялся, экзаменаторы завалили по обычному стандарту – ни драйва, ни куража в парне, но тут зашел преподаватель, набиравший актерский курс (история сохранила его фамилию, Бибиков), и тут же ПРИШЕЛ В ВОСТОРГ…
В восторг приходили многие. Тихонов, закончив ВГИК, работал в театре Киноактера (на Поварской, бывшей Воровского, где располагался первый советский Дом кино). Это было знаменитое в те годы в Москве здание, страшно популярное, престижное место, и никто не знал, во что превратится театр Киноактера в будущем, в какой печальный цветник старости и несбывшихся надежд. Так вот, там его увидел кинорежиссер фильма «Дело было в Пенькове» Ростоцкий и страстно воскликнул: «Слава, я сделаю тебя советским…». Ну, далее могло последовать разное: Жераром Филиппом, Аленом Делоном, Трентиньяном… Но утвердить на роль сразу не удалось. Восторг одних наталкивался на упорное сопротивление других. Тихонов казался каким-то бесцветным, слишком красивым (есть такое грубое русское слово – смазливым), слишком благообразным, избыточно погруженным в себя, герметичным, закрытым актером.
Министр культуры Екатерина Фурцева настоятельно советовала Бондарчуку (теперь надо добавлять – старшему) утвердить Тихонова на роль князя Болконского в «Войне и мире». Напряженность ритма на советской кинофабрике в те годы была такова, что два основных претендента – Стриженов и Смоктуновский – были вынуждены отказаться, поскольку уже были связаны договорными обязательствами на других картинах. Под давлением министра культуры Бондарчук-старший согласился, ему, кстати, не понравилось, что Тихонов сам попросился на выигрышную роль князя, это было как-то не очень принято. Четыре года продолжалась пахота, с Бондарчуком, который справедливо считал этот фильм главным в своей жизни, с горой отснятого материала, когда на натурных съемках сносились целые деревни, были заняты огромные воинские части, шились тысячи исторических костюмов, заряжались десятки тысяч пиротехнических зарядов, до сих пор неофициально этот фильм считается «самым дорогим в истории кино» (хотя попытка пересчитать по долларовому курсу стоимость тогдашнего бюджета, конечно, совершенно бесплодна), и вот когда вся эта бездна людей томилась в страшном возбуждении, в ожидании, когда же над Бородинским полем взойдет солнце – вот тогда все это и случилось. Рабочий человек, народный интеллигент Тихонов примерил на себя дорогой, красиво сшитый белый мундир.
Это был чудовищный, непередаваемый фурор. Очереди к кинотеатру «Россия» (нынче он называется «Пушкинский») напоминали народные волнения. Очередь в кассу охраняла конная милиция.
Критика была не в восторге от роли: всем хотелось, чтобы князя Андрея сыграл Смоктуновский, на худой конец Стриженов, актеры с устоявшейся харизмой, с характером, с огромным актерским темпераментом. А тут – зажатый, скованный, чересчур красивый, как будто стесняющийся этой своей красоты Вячеслав Тихонов. Это было «не то»… Не в восторге по-прежнему был и Бондарчук. (Хотя в его позднем фильме «Они сражались за Родину» Тихонов все-таки сыграет, и сыграет замечательно). Зато в восторге была страна. Вся страна. В особенности женская ее часть. Да и мужчины, конечно, почувствовали что-то необычное: Тихонов играл не словами, не «логикой характера», он почти не выстраивал «рисунок роли»: роль, а вернее судьба, как бы сама просачивалась сквозь кадр, без всяких видимых усилий. Это было как-то не по-советски. Не в советской актерской традиции. И даже не в русской.
Тихонов был, по сути, в том 1967 году, настоящей голливудской звездой. Которой, в принципе, вообще необязательно говорить в кадре и что-то делать. Фактура настолько совпадает с драматургией, что работает сама по себе.
Так что же это была за фактура? Сработала знаменитая застенчивость Тихонова (из-за которой его завалили на экзаменах во ВГИК). В сочетании с роскошным офицерским мундиром застенчивость стала его главным достоянием. Русское сердце отозвалось на эту «застенчивость под мундиром» всенародным обожанием. Режиссер фильма, который тогда еще никак не назывался, многосерийного фильма о советском разведчике Исаеве, Татьяна Лиознова, тоже попала в огромный стан тех, кто испытывал беспричинный восторг (я бы даже сказал, ментальный оргазм) при виде Вячеслава Тихонова. А может быть, она просто была жестким профессионалом и все просчитала заранее. Началась работа над фильмом «17 мгновений весны». Не такая сумасшедшая, длинная и беспощадная, как над «Войной и миром», но тоже очень большая. Мне даже кажется (отсюда, из 2009-го), что Тихонов практически не успел опомниться от одного шедевра, как сразу и плавно съехал в другой.
Понятно, что и успех «Войны и мира» (это был первый игровой советский фильм, получивший «Оскара»), и успех «17 мгновений» во многом обусловлен появлением Тихонова. И здесь не просто удачная роль, работа на общий замысел. Здесь есть какая-то тайна русской судьбы и русского характера в ХХ веке вообще.
Ведь что такое скованность, робость, застенчивость, зажатость – под офицерским (или любым другим) мундиром? Что такое эта его пресловутая «народная интеллигентность»? Тихонов был актером, он играл роли. Играл (и в первой части жизни это было особенно заметно) с некоторым ощутимым напряжением. Но что же такое русский человек, обладающий умом, талантом, способностями, судьбой, которого судьба заносит черти куда, в далекую даль? Это и есть актер, поневоле играющий роль. Это и есть застенчивость, скованность, внутренняя зажатость – под роскошным мундиром. Это и есть, короче говоря, Штирлиц.
И неважно, куда заносит судьба – в ЦК КПСС, в КГБ, за границу, в разведку, в науку, на подмостки, в писатели, в космонавты, или футболисты. И не важно, кого заносит – интеллигента или «простого рабочего паренька». Важно, что всю жизнь тот человек не перестает поражаться, удивляться, даже не верить внутренне – неужели это я? И в этом секрет его совершенно убойного, невероятного обаяния. Этой мягкости. Верней, сочетанию мягкости и твердости.
Вообще, писаных красавцев и харизматических мужиков на советском экране было немало. И у каждого, конечно, был свой подтекст в ролях, своя философия. Но со Штирлицем-Тихоновым случай особый. По сути дела, этот его мягкий, незаметный переход от князя Андрея – к Максим Максимычу, от одного человека в роскошном белом мундире – к другому, в роскошном черном – стал его главным творческим движением, главным свершением. И это не случайно. Свершение Тихонова (сделанное благодаря Юлиану Семенову и Лиозновой, а также благодаря автору литературной основы для сценария Льву Толстому и режиссеру Бондарчуку-старшему) – состояло вовсе не в том, что он был гениальным русским актером (хотя, конечно, он им был).
Свершение его состояло в том, что он гениально (в Штирлице) выразил эту главную русскую драму ХХ века. Необходимость постоянно врастать в среду, притворяться, подстраиваться, играть, быть своим среди чужих, необходимость постоянно думать о том, чтобы не потерять лицо, необходимость говорить с врагами на их языке, необходимость оставаться собой в любых, самых невероятных условиях, необходимость быть внутренне одиноким. Давно уже высказана смелая догадка о том, что у Лиозновой и Семенова получилась в «17 мгновениях» вовсе не гитлеровская Германия, а ЦК КПСС и КГБ, да и вообще любая тоталитарно-бюрократическая среда, не важно, как именно она называется, и оттого чуть ли не главный наш фильм о победе над врагом выглядит до сих пор так шокирующе, так парадоксально. Потому что главный победитель – среди врагов. Он носит форму врага. Он не просто шпион, разведчик. Он – Штирлиц.
Штирлицами были мы все. На партсобраниях, на партхозактивах и партконференциях, на съездах комсомола и партии, на лекциях по марксизму-ленинизму, на летучках и планерках, на коллегиях и расширенных заседаниях, на встречах с читателями, зрителями и избирателями. Впрочем, о чем это я?
Я лично никуда не избирался и в советские годы ни с какими читателями не встречался, слава богу. Но глядя на Штирлица, на то, как он идет по коридору, жжет в пепельнице шифровку или печет в камине картошку (а также спасает радистку Кэт и бьет мерзавца Холтоффа бутылкой по голове) – я как-то всегда, незаметно и неосознанно, видел в нем не разведчика только, а вот такого вот советского интеллигента, который, чтобы не потерять лицо и достоинство, всегда внутренне зажат, скован, напряжен, и именно благодаря этому своему качеству (ведь это тайна, загадка!) – возносится порой необычайно высоко.
Но маска, увы, довольно часто прирастает к лицу. В советской жизни, а не в фильме, старина Мюллер обыгрывал Штирлица, доставал и ломал его.
Увы.
В огромной фильмографии Тихонова-актера (первый фильм, «Молодая гвардия», 1948, а последний, «Утомленные солнцем-2» выйдет в 2010), по-настоящему ярких работ немного. Ну кто помнит сейчас трилогию Гостева «Фронт без флангов», «Фронт в тылу врага» и «За линией фронта», где Тихонов – начальник разведгруппы, или спецотряда, мешает немцам доставить на фронт уже готовое Фау-2 (а кто помнит, что такое Фау-2?), и так далее, и так далее… Между тем, эта трилогия была самой значительной его ролью после «17 мгновений». Опять разведчик, хотя и фронтовой, опять война, опять мундир, опять немцы… А впрочем, что жалеть о несыгранном? Ведь и сыграно было немало, и все по-честному, с той же вкрадчивой непередаваемой интонацией, с той же харизмой. И пусть в хороших фильмах Тихонову доставались не первые роли, а в плохих – первые, все это уже неважно. Главное было сделано.
Он пережил в жизни ту же страшную трагедию, что и Булат Окуджава, и Корней Чуковский, то есть потерял старшего сына, но он был счастлив во втором своем браке, и его любила страна, и ему устраивали творческие вечера, и его награждали высшими наградами Родины, он жил хорошо, легко, блестяще и ярко, как и должен жить Штирлиц, благополучно избежавший провала.
И хотя ему порой надоедало, что на улицах ему кричали: «Штирлиц, Штирлиц», и навязчиво рассказывали анекдоты, опять-таки, чуть ли не самые смешные русские анекдоты в ХХ веке, несмотря на все это, я думаю, он был благодарен судьбе за все. В том числе и за анекдоты, это ведь тоже слава. Это высший критерий славы.
Но в конце жизни, когда на экраны вышел телефильм про молодого Исаева, как-то вдруг стало очень неприятно. Что не поставили в известность, ничего не сказали. Больно стало.
В результате на свет появился некий документ, совсем недавно, незадолго до его смерти, опубликованный в СМИ. В нем говорится, что семья возмущена, что образ Штирлица, созданный гениальным актером, присваивают все кому не лень, что есть два ресторана, в названии которых используется это имя, что фотографии Штирлица в этих ресторанах висят на стенах, и никто не заплатил ни копейки, и вообще… Причем тут рестораны и почему нельзя играть «молодого Штирлица» без согласия старого актера – было не очень понятно.
Понятно было одно: все это очень грустно. И нам всем стало больно – вместе с ним.
Потому что, повторяю, у Штирлица есть не просто железная воля, нерусская пунктуальность и священный патриотизм. А есть еще у него и внутренняя драма. И в ней-то все дело.
В ней – невысказанной, запрятанной глубоко внутрь.
Ее он внес в фильм, с ней жил, и за нее – мы ему благодарны. Потому что она не только его, но и наша.
Автор Борис Минаев
06.12.2009 г.
RussianJournal
http://yarcenter.ru/content/view/26327/41/
И со стороны радио весьма неразумно это не использовать, я так считаю! 
.
