журнал «Театральные Новые Известия ТЕАТРАЛ»
http://teatr.newizv.ru/
Даниил Страхов: «Надо разговаривать с собой честно»
Даниил Страхов, ставший известным благодаря сериалам, в театре всегда играл много. Аблеухов в Театре Гоголя, Дориан Грей и Калигула в Театре на Малой Бронной, Платонов в Учебном театре ГИТИС – лишь небольшая часть его театрального послужного списка. В этом сезоне актер вернулся в Театр на Малой Бронной и сыграл главную роль в последней премьере театра – «Варшавской мелодии» Леонида Зорина. Эта ставшая уже классической пьеса «на двоих» в прочтении режиссера Сергея Голомазова, актрисы Юлии Пересильд, сыгравшей полячку Гелю, и Даниила Страхова стала историей о предательстве мужчины и верности женщины. Так показалось мне, женщине. Даниил был со мной не согласен.
– Вы только что сыграли слабого мужчину, который предает свою любимую и из-за этого становится несчастным, сломленным существом.
– Это вы так восприняли эту историю, и довольно много женщин именно так ее воспринимают. А мужчины, которые приходят на спектакль, воспринимают ее совсем иначе.
– Тогда объясните, почему Виктор, которого вы играете, сильный, смелый, только что вернувшийся с войны герой, ничего не делает, чтобы остаться вместе с любимой?
– А что он мог делать? У него не было вариантов. Никаких. После того как вышел указ, запрещающий браки с иностранцами, его перевели в Краснодар, а Геля уехала в Польшу. Какие у него были варианты? Что ему надо было – границу через Финляндию переходить?! Все женщины, даже самые умные, ждут от мужчин героических поступков. Но жизнь не состоит из героических поступков, иначе бы мы все жили в пьесе Шиллера! Понимаете, «Варшавская мелодия» тем и хороша, что каждый человек начинает ее как Кубик Рубика складывать сам. Для нас главной задачей было сделать правильный, грамотный разбор, что, как мне кажется, получилось. Главной же моей задачей в роли было вывести Виктора за рамки хорошего в начале и плохого в конце. Сильного в первом акте и слабака в конце. И я считаю, что мне это удалось.
– Вы приходили в труппу театра на Малой Бронной дважды – в 2000 году и сейчас. Почему так?
– В свое время я ушел из труппы Театра на Бронной, потому что началась очередная рокировка внутри театра, а мне не хотелось принимать в ней участие ни на той, ни на другой стороне. Потому что я понимал, что в подобных делах правых и виноватых не бывает.
– Сейчас вы вернулись в театр надолго – как вы предполагаете?
– Знаете, я не загадываю, да и не понимаю, зачем забивать себе голову разными планами, если можно просто жить сегодня. Это астрологи гадают. Есть жизнь, которая предоставила мне сегодня возможность играть замечательную роль в настоящем театре, с замечательной партнершей, у очень хорошего режиссера – что лучше?
– Вы волнуетесь перед выходом на сцену?
– Да, и особенно здесь, в этом спектакле. Но я всегда волнуюсь. Я не из тех синтетических артистов, которые могут рассказывать анекдот, и сразу, через секунду, выйти на сцену и полностью погрузиться в героя. Мне нужно настраиваться. Для меня это правильно. Другое дело, что не надо позволить волнению тебя сожрать. А в «Варшавской мелодии» волнение особенно сильное, потому что там важно правильно начать, найти правильно первую интонацию. Там же как бы ничего не происходит. Когда мы читали в первый раз, мы недоумевали: как это сделать с точки зрения театрального действия, чтобы не было скучно? Ну сидят два человека на концерте в Консерватории. Чем удивлять-то будем, думали мы? Оказалось, что удивлять тут не надо, а нужно правильно разобраться в том, про что история. И первая интонация просто должна увести тебя в правильную сторону. А вот когда не попадаешь в нее, начинается сложнейшая внутренняя работа, связанная с самоанализом, с попыткой вернуться, с ощущением того, что не нужно анализировать. Вот это все, что происходит внутри артиста, пока он говорит со сцены текст и выполняет задачу режиссера, если он ее помнит, – это мучительно. А если вдруг ты попадаешь в правильную ноту, то это невероятное удовольствие.
– А на что это похоже?
– Очень хорошо на эту тему сказал Михаил Чехов. Он говорил, что, когда правильно существуешь на сцене, ты как бы разделяешься на два «я». Одно «я» ведет тебя в твоем персонаже, а другое «я» за этим наблюдает. Не контролирует, а смотрит на себя со стороны. Это сложная довольно вещь, которая в своих крайних проявлениях граничит, наверное, с какими-то шизофреническими делами. Но в нормальном состоянии в этом есть очень большой кайф и какая-то профессиональная правильность. Тратиться нужно, конечно, особенно, когда ты играешь такую роль, как Виктор в «Варшавской мелодии». С холодным носом там ничего не получится. Нужно бросать себя в роль со всей беспощадностью, но падать в оркестровую яму тоже не стоит.
– Вам нравится, что вы известны?
– Я не буду лукавить, это доставляет определенные удобства, когда у тебя есть возможность позвать врача на спектакль и тем самым привлечь его профессиональное внимание к себе. Когда тебе дарят цветы и понимаешь, что у зрителя есть какой-то отклик, это очень приятно. Вопрос в другом: насколько ты сам себя не обманываешь в том, что ты делаешь. Были в моей жизни спектакли, которые так же одаривались букетами и аплодисментами, как «Варшавская мелодия», но я понимал, что это не совсем то, чего бы я хотел. Поэтому если сам себе голову не морочишь и разговариваешь с собой честно, то есть шанс, что у тебя все будет нормально. А популярность сама по себе несет в себе не меньше минусов, чем плюсов. Например, ты все время, каждую минуту, как ящерица, сканируешь пространство вокруг себя, и не можешь избавиться от этого внутреннего оброка. Не можешь расслабиться до конца, потому что знаешь, и так несколько раз бывало, что кто-то к тебе сзади подходит, хлопает по плечу и говорит: «Привет, чувак, я тебя знаю!» – в более или менее культурной форме. Это может доставить удовольствие, если ты в хорошем расположении духа, и тогда ты с удовольствием дашь автограф, а может вызвать и очень негативные эмоции. Потом к этому привыкаешь. Потом, когда тебя перестают узнавать, начинаешь беспокоиться: «А что случилось? Почему в течение целого дня на тебя никто не обернулся?» Так что это постоянная борьба с собой, которая включает в себя все: и гордыню, и самоуничижение, которое паче гордости. Все время пятнашки такие.
– Вы как-то сказали, что если бы сразу знали о всех негативных сторонах профессии, вы бы не пошли в актеры…
– Возможно, что так и было бы.
– Изменилось отношение к профессии за те 15 лет, которые вы работаете?
– Появилось удовольствие от профессии – вот что изменилось.
– А раньше?
– А раньше не было. Раньше занятие актерством доставляло только мучение. В институте долго не получалось, очень сложно было найти свое лицо в профессиональном смысле. Да и потом долго не получалось. Потому что если взять первые сериальные опыты, то на них без ужаса смотреть невозможно. Но мое «профессиональное становление» происходило параллельно с развитием российского телевидения, поэтому мне за себя там не так стыдно. Другой вопрос, что вовремя в моей жизни не было тех режиссеров, которые могли бы направить меня в нужное русло. А пока я добрался до Рогожкина и Урсуляка, прошло о-го-го сколько времени. Но, наверное, мне это было нужно – пройти именно такой путь, и стыдиться тут нечего. Но есть некая инерция восприятия меня зрителями и иногда даже профессиональными людьми, и пока этот обух своей плетью перешибешь, пройдет немало времени, да и надорваться можно.
– Очень тяжело перешибать настрой зала?
– Да.
– А чего хочет среднестатистический зал?
– Он хочет развлечения. Зритель хочет развлекаться. И, конечно же, от нас, от тех, кто на сцене и за сценой, зависит, в какую историю мы будем сегодня играть: по своим правилам, либо по правилам зала, а это очень разные вещи. Тут очень важно понимать, для чего ты вообще занимаешься этой профессией. Это раз. И работать с единомышленниками, это два. Потому что если твоим партнерам нужно только, чтобы громче смеялись и шибче хлопали, то лично мне это не интересно, потому что я уже знаю настоящую цену словам «дешевая популярность» и не хочу ее.
– Вы сказали, что надо знать, для чего вы в профессии? Вы – для чего?
– Я думаю, что для того чтобы, простите за банальность, но – сеять разумное, доброе, вечное. Другое дело, что это довольно бессмысленное занятие, потому что мир не меняется, по крайней мере, в лучшую сторону. Но бороться с этим все равно надо, иначе вообще непонятно: зачем, для чего? Ведь зарабатывать деньги можно лучше и больше в других местах. Театром и кино много не заработаешь. Это большая иллюзия людей, далеких от профессии, что актерские деньги – легкие. Но в реальности-то это не так в нашей стране. Так что – сеять, потом понимать, что ничего не взошло, и опять сеять. А еще актерская профессия – это способ понять себя: как если не через роль это можно сделать? Другой вопрос, что это мучительный процесс. Но лично для меня это та формулировка, которая объясняет мне, что я вообще делаю на этом свете.
Беседовала Катерина АНТОНОВА
1 Февраля 2010 г.
http://teatr.newizv.ru/news/2011/
Я тоже грущу.
