Tворчество от Meggy

[Волшебная]

Мэгги, чудесно!!! А ты свои "Ступени" публикуешь где-то на русском?

[Meggy]

Спасибо, Надя! Нет, на русском не публикую, не нашла издания. На украинском берут две газеты и христианский журнал. Да, ещё друзья в Португалии взяли подборку эссе для занятий в "Школе будущих родителей". Надо бы уже блог сделать, да руки не доходят.

[Jackdaw]

Обязательно найди время, Мэгги, и создай свой блог!

[Meggy]

Jackdaw, стыдно признаться, но в инетных программах "я туп и глуп" (как говорил один их моих любимых киношных "Бондов" Боб Уточкин). Со мной обязательно происходят здесь всяческие чудеса. Например, последняя попытка скачать программу для создания клипов закончилась заблокированной виндой

[Анита]

Мэгги, ну, может быть, кто-нибудь из "продвинутых" тебе поможет? Жаль, что аудитория твоих эссе не такая широкая, как должна бы быть!

[Meggy]

из темы "Культура, философия":

Если интересно, я размещу здесь.

Конечно, размещай

Хорошо. Вот эта история. В ней не придумана ни одна буква.

МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ. ИСТОРИЯ ВОСЬМАЯ. ДЕД ЛЮДВИГ И ЦЕРБЕРЫ.
Воспоминания. Воспоминания… Переворачивают душу, пронзают сердце, солью обжигают глаза. Переплаканы они, передуманы… И всякий раз кто-то внутри мозга ехидно интересуется: «А зачем? Ну, были в истории нашей страны тяжёлые, кровавые страницы, - так в какой же истории их не было?» Нужно, дескать, отпустить прошлое и думать о будущем. Надо вычеркнуть эти страницы из памяти, чтобы ни следу, ни духу их не осталось. Да, я бы согласилась! Только как? Как выбросить на мусорник истории судьбы моих родных, близких? Как забыть всё то, что ножом по сердцу прошло? Разве можно тогда будет понять себя? Мы – логическое продолжение наших предков. В нас живут их вера, их любовь, их ненависть, их подлость, их страх, - всё ими подаренное и живёт. Как это можно от нас отделить? Как прооперировать, чтобы мы стали другими, - честнее, смелее, добрее, справедливее? И кто сказал, что история закончилась вместе с ними? Нет. Она живёт. В нас. В ком-то – гены репрессированных, расстрелянных, замученных голодом. А в ком-то другие – гены виртухаев, палачей, церберов. И никуда нам от этого не деться.
Мы идём по весенней улице, что-то оживлённо обсуждая, - я и моя подруга Галя. Нам всегда интересно вдвоём: у нас много общего, чтобы объединять, и хватает различий, чтобы было не скучно друг с другом. Увлечённые беседой, не сразу замечаем пожилую женщину, улыбающуюся навстречу.
- Добрый день, - приветствует она нас, и я вижу, как каменеет всегда такое мягко-интеллигентное лицо моей подруги. Молчание…
- Добрый день, - настойчиво повторяет дама, - как Вам не стыдно, Галина, почему Вы не здороваетесь? Вы ведь узнали меня!
- Мне не стыдно! – Вдруг жёстко отвечает моя обычно уравновешенная подруга, - я не хочу Вас узнавать! Как и Вы не узнавали меня, требуя документы всякий раз, когда приходилось проходить Ваш пост.
Мы обходим остолбеневшую от неожиданности мадам и шагаем дальше. Моё недоумённое молчание столь красноречиво, что Галя делает усилие над собой и начинает рассказывать.
- Всю свою жизнь борюсь со страхом. Скоро пятьдесят лет на свете живу и до сих пор ловлю себя на том, что боюсь милиционеров. Не поверишь, даже когда нашу квартиру ограбили, милиция приехала, типа, помочь (не помогли, ты ж знаешь), я чувствовала себя так, будто сама себя ограбила. Боюсь всяких властных кабинетов. До жути страшно отстаивать свои права и интересы, свою правоту. Нет, ну ты знаешь, мне всё время приходится это делать. Ещё как приходится! Но я постоянно чувствую этот страх. Думаю, это генетически, от предков передалось. В последнее время я много думаю о генетике: сколько в нас, в нашем сознании – от принятых нами обдуманных решений? А сколько – спонтанного, заложенного где-то в подсознании? На одном из этапов этих размышлений я пришла к выводу, что мы склонны сильно приуменьшать (если не игнорировать) значение генов наших предков, - процент осмысленного в нашей жизни катастрофически мал. Чаще всего мы поступаем инстинктивно. Есть, конечно, инстинкты Творцом заложенные, но много и других, подаренных нам нашими предками. Страх – подарок моих.
Семья моей мамы прошла через репрессии. Деда Гжегожа (в селе его называли Григорием) предупредил односельчанин – милиционер. Сказал, что есть разнарядка на арест «врагов народа» и там – польская фамилия деда и его братьев. У Гжегожа была возможность бежать. Но на уговоры жены – моей бабушки Генриефы – он ответил, что побег будет доказательством вины. Логично! Только дед не подозревал, что власти для ареста логика не требуется – есть разнарядка. Разнарядка на врагов, - у тебя это в голове укладывается?
Моего деда – поляка с Хмельниччины, добровольно вступившего в колхоз, сдавшего имущество (он даже иконы на чердак вынес!) обвинили в пособничестве – ни много – ни мало – японской разведке. Алл, ну скажи, какие сведения мог передавать японцам учитель села Малая Салиха? Сколько в колхозе свеклы уродилось?
Деда и его братьев арестовали в ту же ночь. До расстрела держали в поле, на огороженном колючей проволокой куске родной, совсем недавно сданной в колхоз земли. Там их и расстреляли на той же земле над обрывом. Но самого младшего – семнадцатилетнего Людвига – им удалось спасти. Братья ночью перебросили его через проволоку в тот самый обрыв, где утром закопали их тела. Малому приказали, чтобы бежал в Москву. Там народу много, проще затеряться. Велели сменить имя и возраст. Людвиг был невысокий и худенький – вполне мог сойти за подростка – беспризорника. Так он и спасся.
После расстрела мужа моя бабушка Геня осталась вдовой с четырьмя детьми. Ей было всего двадцать шесть лет. Первое, что она сделала, - полезла на чердак и достала спрятанный дедом иконостас. Вытерла и повесила на старое место. И стала молиться. А что ей оставалось делать? Всю свою долгую жизнь она прожила в убеждении, что эта молитва спасла её и детей. Их уже на телеги погрузили – выселять куда-то в Сибирь, когда пришёл приказ об отмене выселения. Бабушка так и не вышла потом замуж. Сама вырастила детей, в оккупации их сберегла, дала всем хорошее образование. Я помню её совсем старенькой. Она всё время молилась. Бывало на праздники – Рождество или Пасху (советских праздников в нашей семье не признавали) – бабушка Геня со своей сватьей – мамой моего отчима – пели псалмы. Смешно так! Такими тоненькими, старческими голосками. Бабушка и в гробу лежала спокойная, красивая, со стареньким молитвенником и чётками в руках. Будто бы уснула счастливая.
И вот эта маленькая бабушка смогла передать нам, младшим, свою огромную ненависть ко всему советскому. Никогда у меня не было иллюзий по поводу страны, в которой я живу. Ничего подобного! Я с детства привыкла подходить к жизни очень критически. Наверное, причиной была не только бабушка. Моя семья поделилась как бы на два лагеря. В одном – мама с отчимом. В другом – мой двоюродный дед – тот самый Людвиг. Он таки сбежал от НКВД и в компании пацанов-беспризорников добрался до Москвы. Когда их переловили, он назвался вымышленным именем и сказал, что ему пятнадцать лет. Он даже национальность сменил с поляка на русского. Так Людвиг стал курсантом Суворовского училища. Закончил с отличием. Прошёл войну от первого до последнего дня. В Берлине получил подполковника и, уже в мирное время, закончив Военную Академию, в этой же Академии преподавал. Дед Людвиг был светом в моей жизни. Все самые счастливые воспоминания моего детства связаны с ним. Он очень жалел нас с сестрой, - мы ведь рано остались без отца. Мама снова вышла замуж, родила сына новому мужу. Не то, чтобы отчим нас обижал, - нет. Но Люду – сестру мою, как-то быстро спровадили в интернат. А мне пришлось нянчить младшего брата. У меня в детстве даже кукол не было, хоть денег «на книжку» мои родители сложили – не маленькую сумму. Так они и пропали потом эти деньги, кто-то капитал на них себе сколотил. У моего отчима был такой характер, что он не мог терпеть меня иначе, чем за работой. А мама не противилась этому. Я думаю, что страх генетический нагнул моих родителей сильнее, чем меня, - они всю свою жизнь вкалывали на государство, отобравшее у них отцов. Боялись от лопаты и мотыги голову поднять. Мама сейчас говорит: «Что мы видели на своём веку? То и делали, что работали с утра до ночи. Ни одеться толком, ни отдохнуть, ни приданого дочерям дать, не говоря уже о путешествиях каких…»
Жизнь моя менялась летом, когда к нам в Крым приезжал дед Людвиг. Он брал меня с собой на море, а потом забирал в столицу. У него - смеялся дед - были планы на мой отдых, - у него всегда всё было спланировано. Покупалось дорогое платье, туфельки, в парикмахерской мне делали причёску, и мы с дедом шли в театр или филармонию на симфонический концерт. Это были удивительные праздники. В такие дни я чувствовала себя Золушкой на балу. Дед показал мне все Московские театры, музеи. Он заразил меня чтением и научил не глотать всё подряд, а выбирать хорошую литературу. Мои манеры – дедова наука, у него был изысканный вкус. Людвиг всё время помогал детям и внукам погибших братьев, это была его плата за спасённую жизнь. Вот только своей семьи у деда не было, потому что у него не было собственного имени, чтобы дать своим детям, а придуманное он давать не хотел. Не имел права. Вот такой он был человек, с таким уровнем совести. В закрытом на ключ ящике рабочего стола он прятал трофейный пистолет на случай, если вдруг за ним придут. Говорил, что просто так не дастся, заберёт с собой в могилу ещё парочку церберов. Перед смертью велел мне выбросить оружие в Москва-реку.
На одном из необъятных московских кладбищ есть маленькая могила, на ней – небольшой гранитный памятник. На памятнике – придуманное имя, придуманная фамилия, придуманный год рождения. Там только одна правдивая надпись – дата смерти моего деда. Но под могильной же плитой – реальный, родной человек! Скажи, как можно с этим жить?!
Дед научил меня сопротивляться и помог разделить всех людей на две категории: тех, кто смирился с отупляющей системой, и тех, кто самой жизнью своей мог ей противостоять. Я смириться не могла, да и не хотела, поэтому в пятнадцать лет сама забрала документы из своей сельской школы и, никому не сказав, отвезла в физико-математическую школу-интернат. Больше домой я не возвращалась, разве что на каникулы. Мне так хотелось вырваться, что я училась изо всех сил. В интернате было много одаренных детей, мне после сельской школы было очень тяжело. Но я настырная. Со второго захода поступила таки в технический московский вуз. Деда уже не было, столицу пришлось обживать самостоятельно. Тут к подаренной дедом классификации людей добавилась ещё одна. Это их мой дед называл «церберы». Особенно много было таких в различных конторах, на входе в присутственные места, общежития. В ком-то же должны были воплотиться гены палачей, доносчиков, надзирателей, - не сгинули же они бесследно. Живут в ком-то - здесь, рядом. В последнее время, по-моему, их даже больше стало. Или настали такие времена, что они свободнее проявляются?
Больше всего церберов я встретила у нас в Белой Церкви. Приехала сюда по распределению после института. Здесь только налаживалась работа большого шинного завода. Жила в общежитии и каждый день должна была предъявлять пропуск. На работу – пропуск, домой – пропуск. Хоть нас – инженеров – было совсем немного, всех знали в лицо. Мои коллеги спокойно предъявляли документы, а у меня всё внутри переворачивалось, - ничего не могла с собой поделать.
Потом встретила Андрея. Немного полегчало. После свадьбы мы ещё в общаге в разных комнатах жили. И вот как-то вечером – я тогда уже беременна была – заходит ко мне в комнату проверка. Устраивались такие – из комсомольских активистов, помнишь? Среди них – коллега из моего отдела, он у нас на свадьбе тамадой был. И вот он меня спрашивает строго так:
- Почему посторонний мужчина у Вас в комнате после десяти вечера?
Это он про моего Андрея так – «посторонний мужчина». Веришь, я проституткой себя почувствовала, окаменела и слова сказать не могу. Ведь он знает, что «мужчина» - мой законный муж! Умирать буду – не забуду выражения садистского наслаждения на лице этого человека! Они вышли, а у меня – истерика. Так трясло, что Андрей, испугавшись, хотел неотложку вызывать. Вскоре мой муж выбил нам комнату в отеле «Дом приезжих». Там на вахте (как тебе словцо? Не отгонит концлагерем?) сидела вот эта дамочка. Ни разу за год не удалось мне пройти через её пост, чтобы она у меня пропуск не посмотрела! И всякий раз, зайдя к себе, я долго не могла успокоиться. А теперь она упрекает меня, что я с ней не здороваюсь? Да я знать её не хочу!
Рассказ подруги многое открыл мне и о моих собственных страхах. Ведь и в нашей семье были репрессированные. И мои прабабушка и бабушка, оставшись вдовами «врагов народа», долго переезжали с одной большой стройки на другую, боясь, что начнут интересоваться их прошлым. И я тоже боюсь милиционеров. Понятной стала мне резкость любимой подруги при решении жизненно важных вопросов, - принимать правильные решения – это одно, а принимать смелые решения, преодолевая генетический страх, - это всё- таки нечто другое. А что касается церберов… Если бы я не знала свою подругу, может быть, подумала бы, что она слишком прямолинейна, может, сказала бы, что она слишком эмоционально воспринимает рядовые жизненные ситуации. Ну, что же, казалось бы, такого – проверили пропуск. Но я очень хорошо знаю её мудрость и уравновешенность. И ещё я знаю, что ребёночек моей подруги – мальчишечка, которым она была беременна именно тогда, когда её судил коллега-садист, и мучила вот эта церберка, прожил на свете всего несколько часов. Нервы – сказали врачи.

[vak]

Мэгги, спасибо за твою историю. Мне всегда очень интересно читать тебя. Много философии, заставляешь думать, даже, если и не во всем я согласна с тобой. Но как раз эта история - не тот случай, хоть и очень жестко написана. Эта история очень хорошо, просто наглядно объясняет, что такое "историческая память", о которой мы совсем недавно рассуждали в теме документального фильма "Москва - Берлин". Потому что "генетическая память" и "историческая память" это, ведь, по сути одно и то же, только лежат в разных плоскостях - одна в персонифицированной, а другая в общественной, социальной.

[Meggy]

Мэгги, спасибо за твою историю. Мне всегда очень интересно читать тебя. Много философии, заставляешь думать, даже, если и не во всем я согласна с тобой. Но как раз эта история - не тот случай, хоть и очень жестко написана. Эта история очень хорошо, просто наглядно объясняет, что такое "историческая память", о которой мы совсем недавно рассуждали в теме документального фильма "Москва - Берлин". Потому что "генетическая память" и "историческая память" это, ведь, по сути одно и то же, только лежат в разных плоскостях - одна в персонифицированной, а другая в общественной, социальной.

Спасибо за отклик, Валя! Мне всегда очень ценно твоё мнение.
Я задумывла "Мифы и реальность" как цикл историй, отражающих специфику нашего менталитета. Все истории жесткие, но стопроцентно реальные. (Жизнь вообще - жесткая штука!) Одну из них - о проблеме языка - мне попутчица в поезде рассказала. Жесть! Таких детективов и в кино не увидишь.
В последнее время я очень увлечена исследованием истории ментальности, даже термин свой придумала "историческая генетика"

[Meggy]

из темы "Культура, философия":

Мэгги, а с нами ты поделишься исследованиями? И вообще, было бы отлично, если бы вышел твой сборник на эту тему.

А мне, Анечка, как бы хотелось, чтобы "Мифы и реальность" вышли книгой! А пока они вышли в ежемесячном литературном альманахе "Лира" и привели ко мне новую группу читателей, - очень интересную, потому что это - пишущие люди. Их оценка для меня бесценна. Как и ваша. Появился поэт из Ужгорода - Павел Хобор, который перевёл мою работу с украинского на русский и разместил в сети. Но я сама всё равно перевожу понемногу. Это даёт повод ещё раз всё передумать, пересмотреть. Кое-что перевести достаточно сложно. Например история, где рассказывается о нашем ставшем уже генетической привычкой воровстве, записана с такими диалектными перлами, что перевести это и не потерять колорит - практически невозможно. Но есть одна история, которую я поместила в сборник на русском. Эта история - о проблемах нашего отношения к языку. Вот она.

МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ. ИСТОРИЯ ЧЕТВЕРТАЯ. ШПИОНЫ
Я пишу эту главу на русском языке, потому что так была мне рассказана почти детективная история детства случайной попутчицы. Кто не пережил хоть разок это идиллическое приключение: поздний вечер, вагон, ностальгический чай в стаканах с подстаканниками из детских воспоминаний? Нас в купе только двое, да, и в вагоне немногим больше. Моя попутчица – крупная, ухоженная дама в расцвете лет. Больше живет за границей, чем в Киеве. По специальности – филолог. Вот тут мы и зацепились, коллеги все-таки. Разговор о любимом деле постепенно перешел в размышления о проблемах языка в Украине. Мне интересен был взгляд со стороны, взгляд человека, живущего в Европе. Но вышло по-другому. Моя спутница рассказала мне историю из своего детства, и этот рассказ стал для меня ответом на вопрос, почему так яростно-болезнен для нашего сообщества вопрос родного языка. Я записала эту историю по памяти. Вот она.
- Вот у кого не было проблем с ребенком в первые годы его жизни, так это у моих родителей. Мама рассказывала, что я была такой спокойной еще в роддоме, что меня даже однажды забыли принести на кормление, - не заметили в кроватке. И когда встревоженная мама с медсестрой ворвались в огромную детскую палату, они увидели в дальнем ряду у окна ребенка, спокойно разглядывавшего небо сквозь чистое стекло. Обе бабушки даже сперва переживали, не глухонемая ли я, смогу ли разговаривать. Но я заговорила рано, так что страхи их быстро развеялись.
Жили мы тогда в центре Киева. Мама с папой работали преподавателями в институте Марксизма-Ленинизма, обе бабушки тоже были преподавателями, причем профессорами и одна и другая. Так что научная карьера - это была самая обсуждаемая тема в семье. О дедушках у нас почему-то не говорили, я лет до восемнадцати не знала, кто они были и куда делись. Так что дедушек у меня, считай, и не было. Зато, помню, была у меня до детского сада няня. Ее звали Татьяна, и она жила на нашей площадке. Я звала ее "няня Таня". Она была такая добрая, и ко мне, и к своему маленькому сынишке, не помню уже, как его звали. Мои родители, сколько себя помню, всегда были заняты наукой. Меня растили в огромном уважении к науке мамы и папы. А слово "профессор" у меня в детстве ассоциировалось с "волшебник", мне казалось, что так должен называться волшебник не по-сказочному, а по-научному. В моей семье не принято было громко смеяться, громко разговаривать, все были серьезными, взрослыми. Когда я пошла в детский сад (это было уже года в четыре или пять), мне вечером долго объясняли, что такое коллектив, как нужно себя вести. Смешно, но, придя в детский сад, я знала такие слова как "коммуникабельность". Мои воспитательницы меня любили, потому что я была очень послушной, быстро выучивала стихотворения и декламировала их "с выражением". Не помню в своей детскосадинской жизни шалостей.
Если мне доводилось соврать, или схитрить, я не могла долго этого скрывать - плакала и рассказывала родителям. Ну, в общем, мечта - а не ребенок. Единственная шалость, на которую меня хватало, так это подглянуть в щелочку двери телевизор вечером, когда мне уже полагалось спать. Вот этот самый телевизор и сыграл в моей жизни трагически зловещую роль. Однажды (мне тогда было лет шесть) я подглядела какой-то фильм про шпионов. Фильм был довольно-таки запутанный, но я, к своему несчастью, многое поняла. Сначала я хотела немножко подсмотреть, но потом так увлеклась, что опомнилась только тогда, когда уже титры начались. А потом, естественно, меня начала мучить совесть: я обманула родителей, мне спать полагалось, а я фильм смотрела. Взрослый! В щелочку, тайком, как шпион какой-нибудь! И я решила идти каяться и просить прощения. Подошла к кухне и слышу, мама с папой так оживленно что-то обсуждают. Хотела послушать, не обо мне ли: вдруг узнали, что я подсматривала? И тут у меня - шок! Мои родители говорили не на русском языке. Я так и застыла в дверях, а папа повернулся и, когда меня увидел, испугался, или растерялся. А тут еще мама меня на руки подхватила (уже года два как не брала). Давай они меня расспрашивать, что случилось, почему я не сплю, а я слова сказать не могу от волнения. Родители оба меня спать укладывают, приговаривают, а у меня одна мысль в голове: "Они - шпионы!" Короче, притворилась я, что сплю, чтобы они меня в покое оставили (раньше б меня совесть сожрала бы), а сама давай фильм вспоминать и факты сопоставлять. Ну, так у меня и получилось, что - да, мои родители - шпионы. Или немецкие, или американские, как в фильме. Представь, жила себе девочка - правильная, умненькая, послушная, - и вдруг узнает, что родители ее не те, за кого себя выдают, а самые, что ни на есть, враги. Мне даже сейчас страшно вспоминать, что со мной тогда происходило. Я себе придумала, что не имею права с детьми играть - они ведь "наши", а я ребенок шпионский. Не смеялась, а если, было, не удержусь - то потом плачу тихонько. Воспитатели начали родителям жаловаться: я стихи перестала запоминать, не играю, не внимательна. Начала болеть долго, иногда лежу в постели и думаю, что лучше бы мне и вовсе не выздоравливать. Через некоторое время меня уже стали врачам знакомым показывать, никто не мог понять, что со мной. А тут еще мою будущую первую учительницу угораздило меня поставить на линейке 1 сентября давать с десятиклассником первый звонок. Я так мучилась, что впала в какой-то ступор в самый ответственный момент, - побледнела и с места сдвинуться не могу. Учителя перепугались! Крик, гвалт, приехала "скорая", а у меня температура "под сорок". Две недели в больнице пытались сбить - не могут: все вроде в норме, а температура держится. Короче, диагноз, как я сейчас понимаю, мне тогда так и не поставили. Отправили меня в Крым, в санаторий на целых полгода. Так я свой первый класс и пролечилась неизвестно от чего. На следующий год, я, как второгодница, снова пошла в первый класс. Только теперь на линейке я не была, - врачи запретили. И на праздниках школьных я не бывала, даже на новогоднем. Помню, мне так было грустно, что все девочки рассказывали, кто кем будет - кто снежинкой, кто бабочкой, - а я никем не могла быть, сидела дома. Все это время я и боялась за своих родителей - что их разоблачат, и их самих боялась - присматривалась, что и как они делают, прислушивалась, что говорят. Ты не поверишь, я даже рацию дома искала! Короче, потихоньку я превращалась в затравленного своей совестью, психически больного ребенка. Одна из бабушек однажды даже предложила повезти меня "к бабке". Но на нее все зашикали. А предложение второй - показать меня психиатру - скоро приняли. Нас принимали в октябрята. Учительница долго рассказывала, кто это такие: внучата Ильича, - честные, смелые. И тут я - дочка двух иностранных шпионов. Тут я и решила, что мне предстоит либо все рассказать, либо умереть. Рассказать я не могла, поэтому я упала в обморок. Да-да, в самый настоящий обморок. Много раз потом, уже взрослой, вспоминая эти минуты, я боролась с желанием убить своих родителей.
Меня потащили в Москву, в известную клинику, устроили туда "по блату". Бабушки мои, оказывается, были знамениты, потому что мне выделили отдельную палату, и за мной постоянно присматривала медсестра - тетя Маша. Она была еще не старая, но, знаешь, как в детстве, те, кому за сорок, уже кажутся пожилыми. Тетя Маша, чтобы чем-то меня занять, рассказывала мне о себе, о своей судьбе. Жизнь у нее была - в романах такое не напишут. В шестнадцать лет ее забрали немцы и вывезли в Германию на работу. Она попала на ферму к пожилой немке-фрау. Старуха очень сурово обращалась с работниками, иногда даже била по лицу. Но тетя Маша с благодарностью ее вспоминала, говорила, что та ее многому научила. Потом пришли наши, немку застрелили прямо во дворе ее дома, а девушек отправили на родину. В селе на Сумщине, откуда Машу забрали, у нее никого не осталось - в дом попала бомба, и все погибли. Она уехала с проходившим мимо госпиталем, медсестрой. Потом вышла замуж за офицера-москвича, который у них лечился после ранений. Переехала в Москву. Муж рано умер - очень на фронте был покалечен, а она закончила медучилище, и вот устроилась в известную на всю страну клинику. Вот эта тетя Маша и поставила точку в моей шпионской истории. Однажды, укладывая меня спать, она сказала:
- Спы, дытынко!
Было так чудно, я переспросила:
- Как ты, тетя Маша, не по-нашему меня назвала?
- Отчего же не по-нашему? Очень даже по-нашему, по-украински. Мы же с тобой украинки.
- Ану, скажи еще что-нибудь!
Тетя Маша начала говорить по-украински. И в какой-то момент я поняла, что это и был "шпионский" язык моих родителей. Ты представить не можешь, что творилось у меня в душе. Тетя Маша испугалась моей побледневшей физиономии, подняла тревогу. Но уже через неделю я пошла на поправку. Я никому не рассказывала, что со мной было. Вернувшись домой, стала тайком искать информацию о родном языке. Нашла, естественно! Мне и самой сейчас странно, что я не слышала родную речь раньше. Хотя и на этот вопрос ответ нашелся. Однажды (мне было лет десять и я во всю учила родной язык) в фойе кинотеатра я заговорила на украинском и услышала: "Прекрати говорить на этой быдлячей мове, ты же интеллигентная девочка". Тут все сразу и стало на свои места. Мои родители не боялись родного языка, они его стеснялись. Я долго им не рассказывала эту историю, мне было за них стыдно. Только тогда, когда мне устроили скандал за поступление на факультет филологии вместо исторического, выяснилось, что одного моего деда еще студентом расстреляли за участие в самиздате украинских стихов. А второго - за то, что он был близким другом первого (они и женились в один день, и детей - моих папу и маму - почти одновременно родили). Моим родителям не пришлось на пионерском или комсомольском сборище отрекаться от своих отцов, когда те погибли, им еще и года не было. Бабушки дружили и поддерживали друг дружку, но, чтобы не отрекаться от мужей, отреклись от украинского языка и вырастили детей с чувством пренебрежения ко всему украинскому и "интеллигентского" превосходства. Тогда и я рассказала своим родителям "шпионскую" историю. Они были в шоке, но не покаялись и прощения у меня не просили. Они и сейчас считают, что прожили честную и праведную жизнь. И ни в чем не каются. Не имеют такой привычки.
Я выучила за свою уже немаленькую жизнь несколько языков. Знаю немецкий, английский, польский, - по работе нужно. Есть у меня и работы по украинскому языку, но в быту и особенно, когда волнуюсь, я говорю на русском. Понимаю, что нужно переходить на украинский, и перехожу на работе, или с украинскими собеседниками. Но, стоит мне разволноваться, вот, как сейчас, сразу же - русская речь. Как будто проклятие родительского отречения все продолжает действовать.
Мы расстались с приятной попутчицей на перроне Киевского вокзала. Но и по сей день, слыша плохую русскую речь (у нас мало кто говорит на хорошем, правильном русском), или (о, ужас!) суржик, я вспоминаю слова случайной попутчицы: «Проклятие родительского отречения продолжает действовать…»

[Meggy]

Добрый вечер, дорогие мои девочки! Извините, что долго не заходила. Дописала повесть. Прожила четыре чужих жизни. Соскучила-а-ась!

[Ksana]

И мы соскучились по тебе .
Меggy, а о чём твоя повесть ? Её можно будет прочитать ?
Извини, если это некоректный вопрос...

[Meggy]

Ksana, отчего же некорректный?!! Классный вопрос для автора!
Повесть о взаимоотношениях мужчин и женщин глазами мужчины-психотерапевта (но без занудства, обещаю! ) Начальные главы здесь, но выкладывать можно только по 2 куска в сутки, так что в ближайшие дни будет всё:

http://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=459163
http://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=459167

[Ksana]

Спасибо
Тема - вечная!
Пробежала глазами пару абзацов - чтение увлекает, правда
Обязательно прочитаю всё до конца

[Слава]

Начальные главы здесь, но выкладывать можно только по 2 куска в сутки, так что в ближайшие дни будет всё:

Раньше,в детстве,когда в журналах,сначала Пионер,а потом-Юность,печатали какую-нибудь интересную повесть,я каждый раз давала себе слово,что соберу все выпуски номеров,чтобы сразу,целиком прочитать произведение.Но ни разу не выдержала,начинала читать по частям,а потом мучилась,в ожидании продолжения!История повторяется,с утра подумала,что прочитаю потом,сразу,одним махом...а уже через час сидела перед компом и читала! А теперь жду продолжения... Meggy,тебе,наверное,уже задавали этот вопрос,но можно я спрошу ещё раз? Ты печатаешь свои произведения?То есть можно ли купить твою прозу в печатном виде?

[snejok]

Привет, Меggy!!! Буду читать завтра.